Подслеповатый, как и его автобус, глуховатый и всегда слегка пьяный, Илья умудрялся виртуозно управлять своей техникой в любую погоду и на любой дороге. Всю жизнь он возил жителей из трех сел до города и обратно, свято соблюдая правила движения и расписание.
Сегодняшний день ожидался быть точно таким же, как и вчерашний, с разницей только в том, что сегодня была пятница, а вчера - четверг.
Автобус, между тем, привычно подпрыгивал на проселочной дороге, медленно приближаясь к первому пункту назначения.
Илья Ильич одной рукой придерживал кривоватый руль, а другой по-хозяйски раскладывал на самодельной полочке, прикрепленной к полу рядом с сиденьем, нужные вещи : военную фляжку с загадочно булькающим содержимым, шуршащий целлофаном пакет с бутербродами, жестяную коробку с мелочью, рулон с билетами, милицейский свисток, затертую обтрепанную записную книжку, ручку и большой бумажный кулек с тыквенными семечками.
Разложив все на свои места, Ильич удовлетворенно кивнул лысоватой загорелой головой и перевел взгляд на дорогу.
Пустынная и неровная, она живой коричневой лентой уползала метров через сто в плотный белесый туман.
- Однако, сегодня фантастично! - откомментировал ситуацию Ильич и сбавил скорость.
Он знал, что метров через двести будет крутой поворот и еще метров через сто - первая остановка. Спешить было некуда. По расписанию он должен быть на остановке только через двадцать минут. Поэтому можно было расслабиться и припомнить пару виртуозных рифм, которые сложились утром за чаем. Придумывание необычных рифм было хобби Ильича, которому он отдавался неистово и фанатично в каждую свободную минуту.
Ильич напрягся, вспоминая утреннее откровение , руки крутили руль автоматически, объезжая особо крутые ухабы и оберегая родную технику, вот уже и поворот, и, вдруг, из тумана прямо перед автобусом вынырнул (а)........

Он не был ценителем старины или хранителем архитектурных изысков ушедших лет, да и в списке известных путешественников не встретить его фамилии. День за днем и год за годом дальше этой остановки его туристические маршруты никогда не простирались.
Если бы на дворе было не утро, а глубокая ночь, если бы Федор голяком шагал вытягивая руки вперед или хотя-бы неконтролируемо пускал слюну да что-то нечленораздельно мычал, тогда можно было бы предложить, что одержим он заболеванием каким, или того хуже дьяволом. Но случалось все только на заре, когда солнышко начинало раскрашивать небосвод серо-голубыми мазками, когда петухи вовсю соревновались с собаками за первенство быть обматюкованными собственными же хозяевами.

Вот и сегодня Федор не особенно ровно, но уверено двигался к систематически выверенной цели своего ежедневного путешествия. Легкий туман клубился над окончательно заболотившимся и полувысохщим руслом речки с нежным названием Гмырянка. Мелкие птички, подобно стритрэйсерам проносились то вдоль, то поперек дороги. Любой житель мегаполиса, окажись он в этот час неподалеку, однозначно не удержавшись, огласил бы эту идиллию банальным «Ляпота!» да потянулся к похмелинному стаканчику с водкой.

Доковыляв до остановки, Федор уселся на край отломанной доски, что ранее была задумана как изящная скамейка, и застыл в ожидании, дополнив неприглядные развалины сфинкскоподобной фигурой.

- Сдрассьти! - прогундела она неожиданно басистым голоском, отдавая день правилу здороваться со взрослыми.

Но девчушке никто не ответил, так как к остановке запыхавшись и волоча такую же сумку, но только полную, подбежала красавица-Аленка из их деревни. В сумке у неё кто-то ворочался и сопел.

Девчушка робко посторонилась, нечаянно задев сидевшего на скамье Федора, покраснела ушами и ужасно обрадовалась, увидев подъезжающий к остановке автобус.

Распахнулись автобусные двери. Аленка рванула первой. Сумка, как на грех, застряла в дверях. Борька захрипел. Аленка дернула. Борька, похоже, очухался, коротко хрюкнул и долбанул головой. Одновременно Аленка, прорвавшись сквозь дверь, головой вперед полетела вглубь салона, на вытянутых руках, бульдозером, бороздя сумкой пол. Молния не выдержала, и, заполошно тряся башкой, на всеобщее обозрение вылетел Борька.
На розовом поросячьем боку, переливалась яркими красками татуировка – морской змей сжимает в кольцах чешуйчатых объятий разбитную обнаженную красотку.

Непродолжительное отсутствие Федора ознаменовалось прибытием автобуса. Пропустив по уважительной причине возникшую возню, он стоял и недоуменно смотрел то на открытую дверь, то на водителя автобуса. В голове пытались метаться мысли: «Люба вышла? Так быстро ушла? Где же Люба?». С легкой дрожью в руках Федор огляделся, и так и не увидев предмет своего вожделения, снова уставился на распахнутую дверь автобуса.

Как улитки – растаманы неспешно ползли секунды, шумный переполох происходивший в автобусе никак не отвлекал, не вмешивался в суматоху мысленного процесса, позволял абсолютно беспрепятственно смаковать: «Люба вышла… Люба ушла… Где Люба… Люба… Где…». И полнейшим апофеозом, небесной искрой, благодатью, снизошедшей на обушанистую голову Федора, стала новая, доселе не избитая им мысль «Люба внутри!». И сразу все стало на свои места, ноги понесли тело успокоившегося Федора в автобус. Ступенька, ступенька, еще… И полное недоумение от отсутствия той, чье присутствие еще мгновение назад казалось таким абсолютным. Недоумение, настолько сильное, что разум так и не воспринял то факт, что дверь закрылась, автобус немного качнулся и тронулся в намеченный путь.

(Боже как же витеееевато выходит-то…. Шобы енто значило…)